ОН – РАСТЕТ!

Рассвет летнего дня упрямо накатывал на Лесники. Как только краешек неба на востоке засветился изнутри первым, еще рассеянным и неверным светом, проснулись птицы. Воробьи, отчаянно толкаясь и сбивая с яблоневых листьев крупные капли росы, начали приводить в порядок растрепавшиеся за ночь перья, оглашая окрестности звонким жизнерадостным чириканьем.
Папаша-скворец выпрыгнул из скворечника на деревянную приступочку и защелкал, засвистел! В коровнике заворочались и завздыхали коровы, ожидая прихода бабушки Агаты. Скворец услышал коровье фырканье, и по саду понеслась задорная скворчиная трель, включающая это живописное фырканье, звук дедушкиного шлифовального круга и вопли кота, катающегося время от времени в валерьяновых джунглях на задах птичника.
Пестрые оранжевоклювые гуси принялись тихонько гоготать у себя в сарайчике. Сначала их беспорядочный гогот напоминал неразборчивое бормотание. Но буквально через минуту руководство гоготом взяла на себя старая гусыня, и стало очень похоже, что гуси что-то замышляют. Гусыня начинала гоготать первая – скрипучим, отрывистым «га-га-га…», через несколько секунд к ней подключались горластые молодые гусаки, а еще через несколько голосила уже вся стая. Затем, как по команде невидимого дирижера, гогот резко обрывался. И спящие обитатели Лесников могли насладиться затишьем и понежиться в кроватях секунд тридцать. Через полминуты гусиный концерт снова открывала старая гусыня, и гогот повторялся в том же стройном запевочном порядке.
Из курятника выскочил красно-рыжий петух, лихо взлетел на деревянный заборчик, оглядел строгим взглядом начальника подведомственную территорию, распушил перья и звонким, восторженным криком известил местное население о том, что утро уже пришло, оно здесь, во всей своей красоте.
Первой из домика вышла Бабушка Агата и, погромыхивая ведрами, направилась к коровнику: пришло время подоить Майку и Октябрину и отвести их на люцерновое пастбище. Затем в дверях появился дедушка, потянулся со вкусом, выключил китайский фонарик и, пробормотав в усы: «Эх, разорались!», - потопал в гусиный сарайчик, чтоб вывести из заточения гусиный хор, а заодно и кур покормить.
На Никиткиной тумбочке ожил будильник. Из крошечной пуговки, вмонтированной в зеленоватый тумбочкин бок, вылетел радужный переливающийся луч, в воздухе превратившийся в объемные цифры: 16.06.2078…05:15. И тут же из динамика донесся жизнерадостный щенячий лай звонка. Юлечка, не открывая глаз, метнула в будильник розового плюшевого зайца.
- Опять у тебя будильник «лает», - невыспавшимся голосом проворчала она, - поставь что-нибудь музыкальное, а то мне каждое утро кажется, что бабушкин Франя еще щенок, и что он опять лужу пустил в доме. – И девочка отвернулась от тумбочки и Никитки, не забыв на голову натянуть одеяло.
Никитка, не любивший утром долго валяться, спрыгнул с кровати, в один взмах накрыл постель покрывалом, и, сжалившись над Юлечкой, выключил тявкающий будильник. Засунув ноги в тапки, мальчик, поеживаясь от утренней прохлады, вышел на крыльцо и сделал несколько упражнений, разминая сонные мышцы и с наслаждением втягивая носом свежий росный воздух. Когда он вернулся в дом, Юлечка уже встала, успела заправить кровать и теперь сидя на ней, расчесывала щеткой длинные медно-золотые волосы, раздумывая, одну косу заплести, две, или собрать хвост.
Серые, лучистые Никиткины глаза потеплели, разглядывая Юлечкины волосы. Он любил смотреть, как младшая сестричка заплетает косы, будто из солнечных ниток плетет затейливый узор.
- Привет! – сказал Никитка, - быстро ты встала! Давай заплетай свои косы, да бежим умываться, а то мне уже не терпится посмотреть, как там наш Фрикадель?
Ребята, ополоснув на скорую руку лицо и почистив зубы, поскакали через крытую веранду летнего домика на кухню, где вчера вечером оставили спать в «гнезде» маленького дракончика.
Право первой добежать до шапки, Никитка, как настоящий джентльмен, предоставил сестренке. Юлечка дернула на себя рукав пушистой кофты, которой вчера укрыла дракошу. Фрикаделя в «гнезде» не было.
-Ой! – вырвалось у девочки, - Ник! Как же так! Он сбежал!
- Юль, не волнуйся! – рассмеялся Никитка, изучавший тем временем вылизанные тарелки из-под сыра и масла, которые вчера вечером были полны, и стояли, забытые, всю ночь на столе, - Он просто проголодался! Растущий организм! – и мальчик постучал тарелочками друг о друга.
- Так! – к Юлечке вернулась способность трезво оценивать ситуацию, - Наш малыш выспался, поел и, скорее всего,…отправился гулять. Пошли за ним, он наверно, в саду!
Дети выскочили на кухонное крылечко, затем – на тропинку, и по ней побежали за угол домика – в сад.
В саду их ожидала любопытная картина: на лучшей Юлечкиной ромашковой клумбе как будто порезвился средних размеров бегемот – стебли цветов поломаны, а ромашковыми лепестками усеяна вся дорожка. В колокольчиках живописной кучкой лежали шарики драконьего помета. А двухметровые мальвы шатались, словно от порывов специального мальвового ветра.
- Фри-ка-де-е-ль! – крикнула девочка, возмущенно уперев руки в боки, - Поди сюда! Живо!
Мальвы перестали сотрясаться, и наступила подозрительная тишина.
- Фрикадель! – позвал уже спокойным голосом Никитка, - Выходи, не бойся, мы не будем на тебя больше орать. Честно.
Мальвы недоверчиво пошевелились.
- Фрикадель, я уже не сержусь! – добавила Юлечка, жестами показывая Никитке, чтобы тот потихоньку двигался в строну мальвового леса.
Дети на цыпочках, стараясь громко не шуршать гравием дорожки, почти дошли до цветов… Как тут из-за резного мальвового листа показалась довольная мордочка дракончика. Ну да, конечно, это была именно она: те же колечки фиалковой шерсти, тот же розовый рог на синем клюве, те же невинные перламутровые глаза, которые недоуменно хлопали кудрявыми ресницами, пытаясь выяснить, из-за чего, собственно поднялась суматоха. Дети замерли, как вкопанные. Никитка хотел, похоже, что-то сказать: открыл, было, рот, да забыл захлопнуть его, засмотревшись на счастливую дракошкину физиономию. Дело в том, что и рог и глаза, да и сама драконья мордаха стали по сравнению со вчерашним вечером просто огромными!
Первой пришла в себя Юлечка:
- Фрикадель, дракошенька, иди ко мне, детка! – позвала она.
И тот, определив для себя, что на него действительно – уже не сердятся, полностью вылез из мальв. Жизнерадостный дракон бодро подскакал к ребятишкам. На спине, запутавшись в кучерявой шерсти, тут и там торчали помятые ромашки, синие когти были выпачканы свежей землей, а из пасти торчал недожеванный мальвовый лист. Фрикадель за ночь так подрос, что теперь достигал размеров теленка. Хорошего такого, упитанного бычка, с толстенным упругим хвостом, оставлявшим в мальвах примятую просеку.
- Ого! – сказала Юлечка, отступая на полшага, - хороший мальчик!
- А интересно, все-таки, что на него так подействовало: мой сыр с маслом или твои ромашки? – задумчиво высказался Никитка и храбро протянул руку – почесать треугольное драконье ухо. Юлечка пожала плечами, и тоже протянула руку, чтоб потрепать другое ухо. Дети усердно чесали Фрикаделя, а он, урча от удовольствия, пытался достать синим языком то Юлечкину, то Никиткину ладошку.