Троллейбус шел по первому маршруту. Мы сели в него на Старом базаре, когда почти все места были уже заняты. Поэтому многие ехали стоя.

Среди ехавших сидя была одна нестарая мамаша лет тридцати. А может, и всех шестидесяти – сейчас это уже невозможно установить. И также небольшая ее девчонка.

Девчонка эта годами была невелика. Лет ей, думается, было двенадцать или около. Я потому и подумал, что мамаша не должна быть старой при такой девчонке. Хотя, говорю, выглядела эта мамаша на все шестьдесят. Такое, впрочем, бывает, когда человеку вздумается завести ребеночка перед смертью, чтобы напоследок понянчится.

Так вот, девчонка эта хоть и была лет 10-12, но вес набрала хороший. Видно было, что она все свои короткие годы здорово жрала, отчего и стала выглядеть на все тридцать. Хотя головку имела совсем маленькую – так себе, один рот с зубами.

Но это их семейные тайны, и мы их касаться не будем. А я это только к тому, что, считай, через девчонку все и разгорелось. И кабы не этот пожар местного значения, то пусть они все хоть треснут от еды в наше революционное время, когда…

Но к делу. А дело еще оказалось в старичке одном. Нет, он, может, вовсе и не старичком был, потому что на вид ему и сорока дать было нельзя. Но внутри у него все было гнилое. И эта порча довела его в сорок лет до того, что он обеими, можно сказать, ногами стоял там, где никто из нас стоять никогда не хотел бы.

Но это тоже не наше дело.

А наше дело, что ничего, может, и не заполыхало бы, если б не этот гниловатый старичок, не старикан этот трухлявый.

И, надо сказать, был он не один. А возле него прилепилась чужая старушонка лет совершенно легендарных, библейских, можно сказать, лет – этакая Сарра.

Старушонку эту можно было бы в расчет и не принимать ибо роль в катаклизме она играла пассивную – навроде декорации. Но, с другой стороны, она-то и была тем самым «сараевским выстрелом», после которого прочие манекены пришли в движение и забормотали.

Так вот, старушка эта по причине своей дряхлости не смогла, разумеется, опередить энергичную девчонку лет 10-30 с ее не менее мощной мамашей лет 30-60. И потому она села в троллейбус стоя и стоя теперь и ехала, прилепившись к гнилому старичку. Она только регулярно вздрагивала и беспрерывно губой трясла, навевая тем самым мысли о своевременной смерти некогда живого и радостного организма.

И, надо полагать, наблюдая рядом с собой этот натюрморт, гнилой старичок и затеял свой скандал.

Он говорит этой мамаше, дрожа от злости:

– Вы бы, – говорит, – попросили своего слабоумного ребенка, раз он сам не понимает, уступить свое троллейбусное место старушке. Это, – говорит, – у нее, может, последний шанс посидеть немного перед трагической смертью. А ваша, – говорит, – девчонка, которая с таким аппетитом кушает немытый помидор под названием Бычье Сердце, может дожрать его после – от этого ей одна польза.

Тут мамаша, чья девчонка, так посмотрела на гнилого старикашку, что тот затрясся всем телом и, наверное, пожалел уже, что бросил свой тухлый вызов этим крепким людям.

Мамаша говорит:

– Вы, – говорит, – лучше прекратите свои намеки, не то я сделаю достоянием гласности болезнь моей дочери.

И с этого момента она начала кричать, и их региональный скандал превратился в глобальный.

– Граждане! – закричала мамаша. – Вы посмотрите, что же это делается! Больному ребенку уже и посидеть не дают, сгоняют! Да ты, тра-та-та, понимаешь ли, на кого руку поднял?!

Конечно, теперь твердо можно сказать, что старикан к тому времени уже достаточно прозрел и очень сожалел о содеянном. Но ввиду своей гнилости он еще хорохорился.

Он тоже закричал:

– Нашла больную! – закричал он. – Да это же не человек, а памятник! А тут – старушка, которая всю жизнь боролась за светлое будущее, а когда это будущее настало, то она не может даже сидя пожинать его из-за какой-то дебильной девчонки с ее дебильной мамашей!

Ну, насчет дебильности, конечно, это было преувеличение, потому что помидор свой девчонка ела с таким аппетитом, что не всякий здоровый угонится. А во-вторых, когда речь зашла о ее умственных увечьях, она тотчас смекнула и прикинулась действительно больной, что, впрочем, при слабоумии легко удается.

А старушка всё дрожала своей сморщенной головкой и была как бы не от мира сего. Она находилась как бы здесь и как бы вовсе и не здесь, поскольку на происходящее не реагировала. Мне теперь кажется, что она даже и не понимала вполне, сидя она едет или стоя, и вообще – едет она или стоит, в смысле – сидит где или лежит, в общем – находится. Или всё же едет. И так далее. Такая забавная старушонка.

Тогда мамаша, видя, что со стороны старушки агрессии не предвидится, направила свою грубую полемику в политическое русло.

– Видали мы ваше светлое будущее! – вскричала она. – Так вот кто довел нас до жизни такой, оскорбление, тра-та-та! Ну, теперь мы знаем! Да ее, оскорбление, и в могилу надо стоя закопать вместе с этим будущим, тра-та-та!

Но она напрасно переключилась на эту тему, потому что гнилой, казалось, только этого и ждал. Это, как тут же выяснилось, была его любимая тема. Он, наверное, даже в газету не раз об этом писал, но его не печатали, и потому у него накопилось много отшлифованных, но не опубликованных мыслей. Он даже трястись перестал от радости, что теперь выскажет их все.

– Это вы сделали нашу жизнь такой, вы! – закричал он. – Хамы!

Мамашу, чья девчонка, это слово удивило и она ответила просто:

– Оскорбление, оскорбление, тра-та-та!

Других пассажиров это смутило, и если раньше они с интересом вникали в ситуацию, то теперь предпочли сделать вид, что ничего не слышат.

В этот момент в троллейбус вошли карманные воры.

Их было трое, и они сразу определили, у кого и что именно они будут красть.

Другие пассажиры тотчас прижали свои бумажники и кошельки к себе, один только гнилой старикашка ничего не замечал. Он по-прежнему излагал свои простые взгляды на последние сто лет истории России.

И тогда один из воров приблизился к старикашке и стал трепетно прижиматься к его телу, сверкая при этом взглядом вырожденца.

А старикашка в этот момент произносил фразу: «… но воровство лежит вне ментальности русского народа, ибо…» И слова «русского народа» у него вышли с надрывом, ибо в это мгновение он ударил прижавшегося вора по зубам. А слово «ибо» публика, сидевшая чуть подальше, и вовсе не расслышала, так как его заглушил хруст в черепе нементального вора-карманника.

Вор ударился о поручень и тотчас стал потряхивать головой на манер стоя доживающей свой век старушки, но не долго, потому что тотчас получил удар ногой по тому месту, которое, надо полагать, с тех пор ему больше не пригодилось.

Тогда маманя, чья девчонка, видя такой оборот и видя, что при внутренней своей гнилости внешне старикашка еще крепок, ни с того ни с сего заверещала:

– Убивают, оскорбление, тра-та-та!

И стала, не сознавая того, спихивать родную ей девчонку на пол.

Девчонка, лишившись защиты, сперва дико заозиралась, как бы вопрошая окружающих, не сошла ли ее мама «с круга», а затем заревела. Но неопределенно, без слов, не выпуская, однако, при этом из рук своего помидора.

– Вот и ребенок уже против вас, а то ли еще будет с годами! – по-своему резюмировал разложение в противном стане старикашка.

На это мамаша только цыкнула, наблюдая завороженно, как из открытых дверей остановившегося троллейбуса вываливается безжизненное тело неловкого карманника.

Тело сделало два шага и рухнуло на асфальт.

Тем временем коллеги этого коллеги кинулись следом, но двери перед их носом захлопнулись, и мы поехали дальше.

Девчонка своими воплями заглушала речи гнилого старикашки.

Мамаша заглушала вопли своей девчонки своими «тра-та-та».

Мы защищались от всего этого своим молчанием.

И тут на очередной остановке навстречу зазевавшимся карманникам в троллейбус вошли контролеры.

– Приготовили билетики на контроль! – громко сказали контролеры и стали закидывать по углам свои сети. «Да я!..», «Да мы!..» – раздавалось тут и там, и избитые жизнью пассажиры безжалостно добивались штрафами за безбилетный проезд.

А карманники, как не наворовавшие сегодня даже на эти штрафы, были забраны в милицию.

Но самое интересное, что девчонке, которая жрала помидор по кличке Бычье Сердце, оказалось всего неполные пять лет – именно так сказала ее мамаша приблизившимся контролерам. А самоё мамашу, как оказалось, на базаре обокрали, а деньги, которые контролеры обнаружили у нее при добровольном полостном обыске, были именно теми деньгами, которые у нее должны были украсть, но не украли, в то время как она думала, будто их именно украли, тра-та-та.

Кроме того, девчонка, несмотря на свою дебильность, оказалась еще и сиротой.

– Безбилетники! – кричал гнилой старикашка, благополучно предъявивший студенческий проездной билет.

– Bonjour, chere cousine!* – очнулась тем временем библейская старушенция, повела по сторонам осмысленным взглядом и, оттолкнув гнилого старикашку и подобрав губу, добавила басом: – Что здесь происходит, der Teufel soll den Kerl buserieren?! ** Уйди, грязный корофф!

– А-а-а! – тотчас переключился старикашка. – Лазарь воскресе! Я тут за нее… Ах ты, сволочь дохлая, тра-та-та!

– Тра-та-та, оскорбление! – добавила мамаша, тотчас солидаризируясь со старикашкой и враждебно поглядывая на контролеров, которые уже стали понимать, что здесь ничего не получишь. – У дохлой проверьте, она с девятьсот четырнадцатого года едет.

Контролеры ретировались.

– Да вы присаживайтесь! – сказала мамаша гнилому старикашке, окончательно столкнув свою девчонку на пол. – А эта грымза простоит еще лет сто – вишь, как здорова ругаться!

– И то, – неопределенно отвечал старикашка, мостясь на изрезанном до фанеры сиденье.

И тут раздался крик:

– Руки вверх! Все на пол! Это ограбление!

– Ах, тра-та-та, тра-та-та, – закряхтела мамаша и полезла на пол.

– Ха-ха-ха! – засмеялась девчонка. Оказывается, это она подала такую неожиданную и шутливую команду.

– Бей дебильную! – вскричал гнилой старикашка и кинулся к выходу.

Я следом.

Мы выбежали на улицу и только тут увидели, что по-прежнему находимся на Старом базаре. Оказывается, впереди кран порвал провода, и все троллейбусы стоят обесточенные. Энергии хватает только на то, чтобы время от времени открывать и закрывать двери да объявлять остановки.

…Палило солнце. Возле убогого киоска, сваренного из броневых плит, сидели на ящиках две тетки. Ноги они держали в эмалированных тазах, куда подливали из чайников кипяток. Вода была горчичная, и ноги их хорошо распарились.

Тетки были одеты в пыльные искусственные шубы и шалевые платки: видимо, троллейбусы не ходили с самой зимы.

Гнилой плюнул в один из тазов и отправился по своим делам.

Я от плевка удержался.














* Здравствуйте, дорогая кузина /франц./







** Грубое немецкое ругательство.