(Рассказ)
Павел уже третий день как будто на крыльях прилетал к родильному отделению Центральной городской больницы и часами простаивал под окнами палаты № 13, где помещалась его супруга. Они разговаривали мимикой и жестами, так как палата находилась на втором этаже и Павел, естественно, не мог себе позволить выкрикивать на весь больничный двор любовные сентиментальности. Его супруга ещё на разрешилась от бремени, и парень со дня на день терпеливо ждал этого знаменательного в его жизни события – появления на свет первенца... В то погожее воскресное утро, о коем пойдёт речь, Павел как обычно занял cвой пост под окнами палаты № 13 и, в виду того, что его половина куда-то в этот момент запропала, от скуки начал разглядывать окружающих. А посмотреть, к слову сказать, было на что. Народ густо толпился на асфальтированной площадке перед зданием родильного отделения. Некоторые отходили подальше – к деревьям. Какие-то молодые люди и вовсе вскарабкались на акацию и, хором скандируя: «Лю-ба! Лю-ба!» – пытались дотянуться до окна палаты длинным шестом, к которому был прикреп¬лен узелок с апельсинами. Увлечённый этой сценой, Павел не заметил как кто-то остановился подле него и почти в самое ухо прогундосил: – Курить есть? Вздрогнув от неожиданности, Павел обернулся, и глазам его предстали две страшно размалёванные девицы с какими-то ужасными копнами на головах, по-видимому, имитировавшими причёски, в коротеньких юбках, из-под которых едва ли не выглядывало – как это обычно случается у фигуристок и балерин – нижнее дамское бельё, и в кроссовках на босу ногу. – Курить? – переспросил парень и, порыскав по карманам, извлёк несвежую пачку «Памира». – Годится! – заверила одна из девиц и, отобрав всю пач¬ку, они направились к окну соседней палаты. Павел в душе подивился бесцеремонности попрошаек, но спорить не стал. У него ещё имелась в запасе «Наша Марка». Дальнейшие события разворачивались следующим образом. Подойдя к окну палаты, на стекле которого была налеплена бумажка с цифрой 12, девицы закурили и одна из них хриплым прокуренным голосом заорала: – На-таш-ка-а! – так что вздрогнули все окружающие. Наташка долго не показывалась, и девица ещё некоторое время повторяла это имя, подкрепляя его всякий раз существительными «крыса» и «вешалка». Наташка – точно так же размалёванная, с такой же копной на голове, но счастливая – наконец-то выглянула из окна, и с земли прокричали: – Привет от Вора, Наташка! И от всех наших... – Спасибо. – Ты как? – Всё в ажуре! Что нового? – «Косой» откинулся. – Гудели? – Всю ночь. А Зинка и сейчас прётся, погляди! – Куда катите? – К Лысому на хату, а от него на «тачку» – и в кабак. Ты-то когда домой? – Дня через три. Ну всё, девочки, хавать зовут! – Чао! – Вору привет! К этому «пёстрому» диалогу прислушивалось всё родильное отделение и все посетители внизу, пытаясь разгадать: кто же такой Вор, как «откинулся» Косой и во что «гудели» всю ночь накрашенные девицы? Девчонки вновь подошли к Павлу и одна из них участливо справилась: – Что, чувак, не видно твоей крысы? – Какой крысы? – не понял парень. – Ну биксы, чего там... – махнула рукой его собеседница и посоветовала: – Ты покричи, а то давай я! Как дразнят-то? – Кого дразнят? – вновь состроил Павел удивлённую мину. – Нy шмapу твою, кого же ещё. Имя как? – А-а, Сашей зовут. – Шур-ка-а! – снова заорала на весь больничный двор девица. – Шур-ка-а, твой хахарь пришёл! Парень покраснел от подобного названия. Вместо его супруги выглянула какая-то незнакомая, в возрасте, женщина и, улыбнувшись, крикнула: – Сын! – У меня? – беззвучно, одними губами прошептал Павел, тыкая себя в грудь указательным пальцем и в свою очередь расплываясь в счастливой улыбке. Женщина, продолжая широко улыбаться, ещё раз кивнула головой и пропала. – Сы-ы-н! – теперь уже Павел истерически завопил на всё родильное отделение и, подхватив пособившую ему девицу, смачно чмокнул её в губную помаду. – Сын! Сын! Сын у меня, понимаете! Первенец! Девица тоже впилась в него раскалёнными губами и прохрипела: – Поздравляю, с тебя бутылка! – Ах, да!.. – Павел радостно захлопал по карманам. – Есть!.. Едем. – Погнали, Зинка! – подмигнула своей подружке девица, и втроём они вывалились на Ворошиловский. – Сейчас в кабак ещё рано, давай в Театральный, – посоветовала она парню уже в машине. – Ага, и рыбки!.. – подала голос, сидевшая слева от Павла, Зинка. Они заехали на Старый базар и, купив у вечно обитавших там спекулянтов три истекающих жиром рыбины, направились в пивбар Театральный. Забегаловка эта внутри имела сильное сходство с гудящим и звенящим деталями заводским цехом. Впрочем, вместо конвейера с заготовками здесь протянулся длинный ряд прилавков, уставленных многочисленными гранёными бокалами с отменным жигулёвским пивом, сверкающим, как янтарь. Они пристроились за столик в компанию к двум пожилым, интеллигентного вида, «театральным» завсегдатаям и принялись за работу, которой было занято всё заведение. Девчонки поглощали жёлтое холодное пиво с такой расторопностью, что Павлу несколько раз приходилось топать за новыми партиями напитка. В воздухе стоял острый запах невыбродившей браги и невообразимый гул от множества голосов подвыпивших посетителей пивбара. Пробыв в театре до вечера, девчонки потащили затем Павла к Лысому, который, вопреки всем ожиданиям Павла, оказался вовсе не лысым, а наоборот – кучерявым, как Пушкин. Взяв Лысого и бутылку водки, забрались на «верхотуру» – в коктейль-бар на Речном вокзале. Павел уже забыл, что у него нынче родился потомок, швырял деньги направо и налево, и всерьёз грозился жениться на одной из девчонок – Маринке, которая вызывала его жену в Центральной городской больнице. Губы, щёки и даже нос его были в губной помаде, рубашка воняла пивом и рыбой, но Павел не обращал на это никакого внимания. Да и окружающие – тоже. Они были заняты своим делом. Дело это – внешне отдаленно напоминало танцы. Но только не обычные людские танцы, а, например, пляску в определенном доме, которые окрашивали раньше в классический жёлтый цвет... Вся середина тесного зала в коктейль-баре занята была плотной массой человеческих тел, делающих отчаянные попытки придать своим сумбурным движениям подобие какого-либо танца. Лица у всех сосредоточены – как будто стоят у станков. Вот – две девчонки и между ними парень с маленькой блестящей серьгой в ухе, с накрашенными глазами и со свисающей позади ниже плеч косичкой. Девчонки извиваются, как гадюки, дёргая бёдрами и поворачиваясь к парню поочередно то передом, то задом. Когда происходит последнее, парень небрежно шлёпает своих дам ладошкою по мягкому месту, и в этом, по-видимому, заключается самый смак танца. Другой парень, с козлиной бородкой, с длинной соломой волос на голове, в широченных шароварах, сужающихся книзу в дудочку, упал на колени и начал биться головой об пол, как будто молился дьяволу. Пары ловко перепрыгивали через него, взвизгивая при этом от дикого удовольствия. Оглушительно выла музыка, звенели бокалы. Зал был наполнен каким-то не прекращающимся ни на секунду чмоканьем и всасыванием, которые обычно происходят, когда шофёры через шланг высасывают бензин из бензобака. Из комнаты со специфическим запахом хлорки, на дверях которой никогда не пишут названия, густо валил дым, почему-то воняющий коноплёй. Под ногами пляшущих, как по палубе пиратского судна, перекатывались опорожнённые бутылки из-под «Столичной» и «Дубового листа». У Маринки от всего этого столпотворения разболелась голова, и Павел с ней вновь оказался в машине. Расплачиваться с таксистом ему уже было нечем, и Маринка, слетав домой, принесла три рубля... Потом они в темноте раздевались, так как зажигать свет было опасно – в квартире стоял подозрительный утробный храп... И, странное дело, Павел совсем не испытывал угрызений совести. Где-то там, далеко, за плотной стеной сумерек, как будто в ином, нереальном мире, оставались роддом, жена, первенец... Там Павел испытывал постоянное напряжение, как горящая электрическая лампочка, а здесь его вдруг как бы выключили на время. Здесь было всё просто и естественно... Здесь не нужно было лгать и притворяться. Здесь ты как бы оказывался один на один с самой природой, где всё – по совести и никто никому не обязан… – Toже родить хочу, как Наташка! – едва отойдя от первого любовного угара, жарко зашептала в лицо парню Маринка. – Наташка от Вора родила, а я от тебя хочу! Сына... – Кто он, Вор этот? – Кличка... Хороший парень, только не женится он на Наташке! – Почему? – Почему?.. – Маринка вдруг ни с того, ни с сего заплакала и ещё крепче прижалась к Павлу своим горячим и таким беспомощным телом. – Да женатый он, Вор... как и ты! Острая волна жалости к этой девочке тут же захлестнула всё его существо. Подчиняясь минутному порыву, Павел готов был забыть ради неё всю свою прежнюю жизнь: и сегодняшний роддом, и лежащую там супругу, и сына своего... Парень сейчас же ужаснулся от подобной мысли: «Забыть?.. Сына!!» – и, сам чуть не плача, крепко обнял свою нечаянную подругу. Погладил по спутанным волосам... – Приходи завтра! – попросила напоследок Маринка. – Придёшь? – Приду, – пообещал Павел, до света покидая своё ночное пристанище. Больше он её никогда не видел.
11 января 1987 г.
|