... но другой путь - к живым, к юрким, к шныряющим и сопящим в щелях между циклопических игрушечных дворцов, к тем, кто видит только то, что есть, а не то, что преддействует... и тогда уж точно - в дурдом, к фельдшеру-волкодаву под крыло, прятаться! Потому что сосредоточенность – это доверие, полное доверие к фактам и их последовательности. А здесь, в мире живых, факт миллионов летящих над жизнью и взыскующих лишает пространство замкнутости... наше пространство. Этот Город не страшен только тем, кто забывает, слепым, юрким и живучим, не обращающим внимания на дрожь стен и сквознячок межвременья, не видящим трупной зелени патин, не боящимся Летучих Братьев и не складывающим факты с серьёзностью сумасшедшего. Это пространство между колонн и фронтонов, эти набережные и площади, расширяющие за пределы разумного нормальный взгляд, подёрнуты туманом, сочащимся из тайных вселенных, из свёрнутых в клубки бездн этой до сих пор не остановившейся машины, называемой нашим с тобою Городом, гениальной игрушки великого механика, знавшегося с Сатаной. Только там, в адском ведомстве, умеют делать ТАКИЕ игрушки. Она жужжит до сих пор, бронзовые шатуны и медные цилиндры до сих пор выкручивают рычаги и толкают колёса где-то под ним, куда нет нам хода. Он выпал из времени и побрёл, разрушаясь и дряхлея, по вечерним пространствам Обойдённых Миров, пугая одиноких путников башнями своими и шпилями в медленной мгле болотистых равнин... его мираж, его призрак, ледяное его воплощение, Голландец...
Летучие Братья завоевали его давно, давно уже... Почему здесь убийства накапливались, а не исчезали покойно в окнах и разговорах? Может быть потому, что древнее проклятье всё-таки действует? «Быть ему пусту!..» – каркнет бескровный колдун, и живущие сами начинают выпускать мёртвых...
...не знаю...

... потому что сосредоточенность - это ещё и доверие к фактам, а факт того, что миллионы отринутых летят над жизнью, факт наджизненной ненависти и запредельной неуспокоенности лишает это пространство формы. Где-то рядом - край, срыв, а может быть и гибельная постепенностью своей воронка... не знаю. А особенно в этом Городе, в Городе, ненавидимом страною, восприявшей Орду, в Городе, почти уничтоженном Ордой, в Городе, призрачно остающемся ещё в болотах этих, и манящим ненормально-широкими своими мостами и площадями куда-то в мир загробного бессмертия.
В Городе этом, Летучие Братья не прячутся по подвалам и помойным дворам, а тяжёлыми вереницами плывут над жилищами живых и одичалых, над собачьим дерьмом по храмовым набережным, над брошенными автомобилями на спущенных протекторах, над пивными этими… и хорошо, и слава Богу - всё меньше в нём печальных обитателей прошлого, тех, кто может встретиться взглядом с Летучими Братьями и улететь вслед, в безумие поиска, невесть куда...
... всё меньше...

На трупах возводили мы башню свою - господи, как много мёртвых в этой земле! Как беспечно убиваем мы, как вдохновенно сочувствуем! Им тесно уже там, внизу, они выходят уже наверх и, не находя покоя, бредут мимо жилищ наших, и пугаются, нас, живых, как мы пугаемся их, мёртвых. По-настоящему мёртвых. А почему - такие же люди!
Тут - либо забыть всё и жить наощупь, либо завыть от тяжести грехов наших - и они сбегутся, слетятся, столпятся вокруг, заглядывая в глаза твои своими мёртвыми глазами, заговорят, завоют - им нужно успокоение, а что ты им дашь?
Смертью, тлением пахнет эта земля - вон они, Летучие Братья, говор их странен и слышен как бы из-под сознания, и напоминает далёкий вой.
Мёртвые не дают уснуть живым.

Это они, Летучие Братья, перебегают с лица на лицо, прямым галочьим зрачком взглядывают из толпы, а такой, как сейчас, погодою - смертной, осенней, они просто легионами стелятся над мостовой и, не скрываясь, ищут гнездо дракона.
А может быть я и ошибаюсь. Может быть им нужен Первый Упырь? Самый первый, тот, кто начал?.. А значит и своего успокоения ищут они - мнимого, разумеется, что случилось - не отменяемо, мы-то с тобой это знаем.

... Город, у которого вместо тесного каменного сердца - пустота над полярной рекой, великая красотою своею пустота, проткнутая страшной иглой незрячего собора; Город с разумом человека и пустотой там, где должно быть тесно и криво скручены улочки, переплетены времена и сдавлены крыши и окна, там, где непрерывная боль может растекаться и уходить совершенно нелогически в дурацких поворотах и на кривых пятачках игрушечных перекрёстков, бедный Голландец, бедный Голем, не ведающий сна!..
В Городе нашем до сих пор обитают те странные и неподвижные люди, умеющие читать летописи Зимних Царств и составлять удивительные узоры из печали и снега, молчания и листьев, из мостовых, которых нет уже, и великих тайн, которых здесь, у обрыва, не счесть. Те люди должны бы называться иначе как-то, страшнее, загадочнее, тише.
Это они движут его, наш Город, по нашим временам, заставляя непрерывно взлетать и выныривать из темноты чудовищные его шатуны и колёса; да, и не люди они вовсе, природа их сложнее, они - вторичны, они порождение того Великого Механика, они потомки тех ужасных существ, схожих с людьми, которые вдохнули жизнь в грудь безумца этого, в грудь несчастного Голема, в чугунную игрушку жестокого великана, в наш с тобой Город.

В весёлые наши времена, завалило Город хламом и рекламой, полчищами перебегают по нему новые жители, быстрые и вёрткие, без глаз и ушей. Им не страшно. Они переведут в хаос любой морок. Но Голем жив пока, хотя должен уже был умереть.
Должен был… Но умрёт, а не ляжет под историю, раскинув ноги, заставляя доброжелательного американца зажимать нос и настороженно скалиться; эта игрушка - для угрюмых, она не продаётся. Он сгниёт и осыпется, наш Город, он погибнет от бесконечной этой брехни и мата... Он сдохнет, но не ляжет. Из спеси своей, из одной только спеси, и имени ещё - не русского, не немецкого! Просто Город этот считает себя больше всех Европ и Америк, он давно уже сошёл с ума, и плевать он хотел на нормальных и смеющихся, он смотрит сквозь них бесцветным и бездонным зрачком своим.
А иначе он сам переименует себя - мало ли хороших имён: Дибуны или Ямская, Поповка или Новая Москва. Просунет бронзовую голову свою в новое имя, позолоченной ящерицей гнева ухмыльнётся напоследок, да и оттолкнёт от себя низкий этот берег... раскачиваясь, раскачиваясь, вытягиваясь, сколь можно, выдёргивая из себя несчастные завитушки мертвеющими лапами.