Гора очень гордилась своей вершиной – холодной и неприступной. Снег, тысячелетний снег, да языки ледников, концы которых скрывали и глушили облака и ползущий, откуда-то снизу, серый туман. Но вершина! – Вершина сияла! Шли, текли и протекали миллионы лет. Вершина их не замечала. Лишь однажды, как-то сразу и вдруг, очнулась, и ужаснулась увиденному: тумана… не было. Ей открылась доселе невиданная даль, мир, о котором она и не подозревала. Он был цветной! От серого, здесь, рядом с остатками её белизны, до пёстрого, изумрудно-зелёного, далеко внизу. А еще она заметила, как странно ведёт себя её белизна: что-то трепещущее и журчащее, исподволь и нехотя, покидает её. Это были слёзы: вершина плакала… Плакала всё своё неучтённое время, не подозревая, что питает целый мир живительной влагой. Влага была чиста и холодна, как то сияние, которым так гордилась вершина. Но для неё остались тайной эти слёзы – неучтённое время блеска и гордости, под лучами, её Величества, Предрасположенности солнца к земной высоте.


Куб. Один, из двух с половиной миллионов, венчал вершину пирамиды. Он был её «последней каплей», её гордостью, её «избранным». Само провидение вознесло, поставило и завершило им величие создания. Сознание собственной значимости и веса восхищали его известняковый монолит. Об основании и фундаменте он имел смутное представление: от них его отгораживали те, кто выстроился ступенчатой лестницей, ведущей на небеса. Их количество было прямо пропорционально его амбициозности. Остальные пропорции укладывались временем в его представление о миропорядке и той вечности, которую он венчал. Последняя капля, как предел насыщения, предел возможного и невозможного и… многомиллионное терпение ступенек лестницы: то ли предрасположенность, то ли их заблуждение…