КЛЕЩ РОДЖЕРА


Это парень был обречён. Он смеялся уже четвёртые сутки. Смех душил Роджера, как душит убийца свою жертву, захватывая руками всё горло и не давая ни на секунду вдохнуть глоток свежего воздуха. Иногда смех был таким удушающим, что раскрасневшийся Роджер, с лицом человека, которого вот-вот хватит апоплексический удар, складывался пополам, колотил себя в живот кулаками и судорожно глотал воздух.
Оцепеневшая в своём горе жена Роджера сидела на кухне, сложив худые ладошки рук на кухонном переднике. Она отчаялась чем-либо помочь мужу и ждала либо какого-то чуда, либо самого худшего.
За все дни Роджер не произнёс ни одного слова, только хохотал. Лишь на седьмой день из его глотки стали вылетать какие-то булькающие звуки. Врачи, окружившие его кольцом, и напиравшие на это кольцо репортёры, ничего не могли разобрать, пока кто-то из журналистов ближе других стоявших к Роджеру, не закричал с победно-сияющим лицом: "Я понял, я понял, что он сказал!" Все немедленно бросили Роджера и плотным кольцом сдавили удачливого репортёра. Беднягу разрывали на части, не давая ему никак произнести, что же всё-таки выдавил из своей глотки, переламывающийся от смеха и брошенный всеми Роджер. Наконец, репортёр отбился от всех и громко сообщил, вскарабкавшись на стул и показывая в сторону Роджера: "Он сказал, - подлец выдержал паузу, явно испытывая нервы разинувших рты журналистов, - Роджер сказал, что он просто умирает от постоянной щекотки в животе".
В тот день газеты, наконец, могли преподнести эту сенсационную новость читателям. Все семь дней на все лады они варьировали странную болезнь Роджера. И читатели, и сами пишущие стали уставать от этой безмолвной, но пикантной истории, которой не видно было конца. То, что сказал Роджер, было вынесено на первые страницы газет и сказанному им было придано чуть ли всемирно-историческое значение.
А между тем, успокоение в семье самого Роджера не наступало. Наоборот, всё становилось только мрачнее и, хотя Роджер смеялся, жене его было явно не до смеха. На тринадцатые сутки Роджер не выдержал, залез под кровать и уже оттуда раздавался его хохот, перемежавшийся криками и даже рычанием. Устали врачи, установившие дежурство в доме несчастного, устали репортёры и читатели. Роджер был забыт и заброшен. Окончательно и бесповоротно. Жена его извелась и почти не выходила из комнаты, боясь врачей и репортёров не меньше, чем завывавшего уже в диком смехе мужа. К концу третьей недели, вечером, она услышала крик своего Роджера и впервые за всё это страшное время чётко прозвучавшие фразы. Радостно рванулась она к двери комнаты, в которой находился муж, но застыла в ужасе на пороге, словно жена Лотта, превратившаяся в соляной столб.
Роджер сидел на полу, у кровати, в громадной луже крови, с ножом в руке, торжествующий, почти весёлый. "Извини меня, Марта,- сказал он. Я не мог больше этого вынести. Я почесал, наконец, это проклятое место". "Извини" - повторил он и рухнул на бок, так и застыв с блаженной улыбкой на измученном судорогой дикого смеха лице.
Вскрытие показало, что в желудок Роджера попал клещ. Его движения по пищеводу и были причиной столь долгого и безудержного смеха. Клещ был извлечён из желудка несчастного Роджера, заспиртован и выставлен для обозрения в музее клинической истории. "Клещ Роджера" было написано на светлокоричневой стеклянной банке и добавлено что-то по латыни, из чего можно было понять, что отныне и навсегда этот клещ будет назван его именем.